Как меня заставили признаться в убийстве собственной жены.
5 марта 2011 года ушла из дома и не вернулась моя супруга Сидоренко Ольга Сергеевна, мать троих малолетних детей. 6 марта 2011 года я написал заявление в полицию в связи с исчезновением. 12 марта 2011 года было возбуждено уголовное дело по статье 105 УК РФ. Тело супруги с признаками насильственной смерти нашли 18 апреля 2011 года в 60 км от города Магнитогорска Челябинской области на территории Абзелиловского района республики Башкортостан. Я был неоднократно опрошен в качестве свидетеля, проверен на причастность к исчезновению, экспертами Орджоникидзевского РОВД были осмотрены все три автомобиля, принадлежащие нам с супругой, я был опрошен с применением спецсредств (полиграф). Ничто не указывало даже косвенно на причастность к исчезновению супруги. По территориальности дело было передано в республику Башкортостан, за период с апреля по ноябрь 2011 года дело переходило 5 раз, и пять раз менялись следователи. Последний раз я опрашивался в июне 2011 года в качестве свидетеля у следователя Суюндукова. В сентябре 2011 года по месту моей прописки был произведен обыск. Копию постановления, как и копию протокола обыска мне предоставить отказались. Так же был произведен обыск в принадлежащем мне доме по адресу п. Зеленая поляна 13, я так же не получил ни копию постановления, ни копию протокола. В октябре 2011 года дело было передано в следственный комитет республики Башкортостан, следователю по особо важным делам Исмагилову Т. Я неоднократно созванивался со следователем, спрашивал могу ли я чем-либо помочь следствию, и спрашивал, когда можно будет забрать изъятые при обыске золотые украшения, принадлежащие моей матери Сидоренко Т.И. Следователь отвечал, что пока моей помощи не требуется, а золото можно будет забрать чуть позднее. В конце ноября - начале декабря мы договорились с Исмагиловым, что я приеду в Уфу 4 декабря, и у него в кабинете по адресу улица Советская 18, он под расписку вернет мне золото, так как оно не представляет интереса для следствия. 4 декабря, как и было условлено, я приехал в Уфу, заехав за адвокатом Гуймировой, примерно в 16.15 созвонился с Исмагиловым, чтобы подтвердить встречу. Узнав, что у меня в машине находится адвокат, Исмагилов повел себя странно, а именно: сказал, что он сейчас не на месте и будет там не скоро, но он сам ко мне подъедет в течение 10 минут в любое место, какое я укажу. Он начал настойчиво спрашивать, где именно я еду, и просил остановиться и подождать его обязательно. Заподозрив неладное, я напрямую спросил, не собирается ли он меня «закрыть», на что он начал убеждать меня, что закрывать не собирается, но нужно встретиться НЕ в кабинете, и поговорить. Я ему не поверил, и сказал, что сейчас заеду в магазин купить себе предметы первой необходимости, необходимые заключенному под стражу, и через 20-30 минут подъеду к следственному комитету по адресу улица Советская 18, после чего прервал разговор. Хочу добавить, что в машине у меня установлен видеорегистратор, и разговор с Исмагиловым, с привязкой местности могу предоставить. Остановившись у первого крупного магазина, который попался мне на глаза, я вместе с адвокатом отправился делать покупки, как и обещал следователю. Магазин назывался «Матрица», адреса не знаю, так как не ориентируюсь в г.Уфе. Пробыв в магазине около 15 минут, и закончив делать покупки, мы с адвокатом вышли на улицу (чек из магазина со временем, сохранился). Издалека я заметил, что въезд со стоянки моего автомобиля блокировал автомобиль Форд фокус темного цвета, гос. номер не разглядел. Подойдя к своему автомобилю, я увидел, что ко мне с двух сторон подбегают люди в штатском. Поняв, в чем дело, я успел передать адвокату ключи от своего автомобиля, пакет с продуктами и сказал, чтобы она срочно ехала на Советскую 18, так как предполагал, что меня повезут именно туда. Подбежавшие люди не представившись, молча затолкали меня на заднее сиденье автомобиля Форд фокус, мои часы показывали время 17.13. Уже в машине мне объяснили, что со мной хочет поговорить следователь Исмагилов. Я спросил, зачем было меня задерживать, если я сам к нему собирался, мне ответили, что следователю виднее. Мой мобильный телефон забрали, как только я оказался в автомобиле. Я попросил его вернуть, ссылаясь на то, что мне нужно позвонить. Мне отказали, ответив: «Следователь разрешит – позвонишь». Машина припарковалась перед главным входом в следственный комитет. Один из сотрудников вышел из машины, но вскоре вернулся, сказав, что меня приказали завести с черного входа. Я предполагаю, что это было сделано, чтобы я не попал в объективы видеокамер, установленных на фасаде здания, и при входе, чтобы не фиксировать время моего задержания. Других причин я не усматриваю, так как при задержании попыток к сопротивлению не предпринимал, и попыток скрыться не делал. Автомобиль въехал через железные ворота на огороженную территорию и подвез меня до черного входа в здание. Меня сопроводили на 3 этаж и завели в крайний кабинет слева по ходу движения, который представлял собой помесь кабинета, спортивного зала и кладовой. Данное заключение я сделал исходя из следующего: справа при входе стояло 2 рабочих стола, за одним из них работал с бумагами сотрудник; слева от входа до стены в беспорядке были свалены предметы спортивного инвентаря, а именно: сложенный стол для настольного тенниса, разобранные штанги, блины и гири для занятий тяжелой атлетикой, а так же несколько полуразобранных спортивных тренажеров; вдоль противоположной от входа стены стояло несколько столов, на которых и под которыми находилось 10-15 опломбированных системных блоков, принтеры и другая оргтехника; на полу было коротковорсовое ковровое покрытие грязно серо-голубого цвета с абстрактным рисунком, чередованием пятен разного цвета. Меня очень тщательно обыскали, несколько раз спросив меня, нет ли у меня прослушек. Посредине комнаты поставили офисный стул, на который мне указали сесть. Стул был металлический, сиденье и спинка раздельные, покрытие темного (черного) цвета. Справа спинка была оторвана от металлического каркаса, и держалась на скотче, из-за этого правый край постоянно сползал вниз по каркасу. Последующие 2 часа протекли однообразно: в кабинет по одному – по двое, по трое входили сотрудники. Часть мне была смутно знакома, часть нет. Они разговаривали со мной. Часть криками, нецензурной бранью и угрозами, часть спокойным и вежливым тоном. Но общий смысл фраз и вопросов был один и тот же. Знаю ли я, кто причастен к гибели супруги, подозреваю ли я кого-нибудь. Я отвечал, что все показания я уже давал следователям, и разговаривать «за жизнь» с операми, тем более без адвоката отказываюсь. Мне говорили, что адвокат даже если и приедет, его сюда на порог никто не пустит» На мой вопрос, где Исмагилов, и можно ли мне позвонить, мне отвечали, что позвонить нельзя, а Исмагилов приедет, когда я буду готов давать показания. Мне объяснили, что сейчас конец года, что им нужны показатели, и что моя теща Янкова В.В. «потратила» на них миллион рублей, чтобы они нашли убийцу дочери и её вполне устраивает, если убийцей окажусь я. А я, являясь директором фирмы не «потратился», чтобы убийцей признали кого-либо другого. Но больше Янкову устроит, если убийцами окажемся я и мой отец Сидоренко Александр Анисимович. Опера напрямую говорили, что показания они выбъют, и им без разницы кого я оговорю, себя или отца. На мой вопрос, когда будет постановление на задержание, мне отвечали, что меня никто не задерживал, и что «виртуально» я сейчас на свободе, следовательно к ним вопросов не будет. Тогда я сказал, что отказываюсь разговаривать вообще до приезда адвоката. Мне сказали, что сейчас все «лишние» из здания уедут, и мне предоставят адвоката. Примерно через 2 часа после начала «общения» в кабинет вошел человек лет 40-45 с короткой стрижкой, чуть выше среднего роста, плотный спортивного телосложения, с сединой в волосах, был одет в темно-красный (бордовый) свитер, темные штаны, высокие ботинки армейского образца (берцы) на шнуровке. Представиться мне он отказался. Он спросил у оперов, готов ли я давать показания. Получив отрицательный ответ он подошел ко мне и на протяжении примерно 10-15 минут повторял слова оперативников, добавив от себя, что он все равно получит показания, что все мои возможные жалобы будут проходить через него, так как он главный, а жалобами он в туалете подтирается. Не видя от меня никакой реакции, он перешел на крик и угрозы, подробно объяснив мне мое дальнейшее будущее: подозреваемый, обвиняемый, подсудимый, осужденный на 15 лет. После чего сняв с правой руки механические часы в корпусе желтого цвета, он несколько раз ударил меня кулаком правой руки по голове сверху вниз. Удары были нанесены в верхнюю часть черепа, так как я продолжал сидеть на стуле. И на этот раз не дождавшись от меня никакой реакции, он одел часы, сказал операм «начинайте» и вышел из кабинета. После этого один из оперов сказал: « «Ужас», никогда не видел Михалыча таким взбешенным». Из этой реплики я сделал вывод, что человек, ударивший меня занимает одну из руководящих должностей в следственном комитете республики Башкортостан, и зовут его «за глаза» Михалыч, следовательно скорее всего отчество у него Михайлович. Я сказал операм, что прошло уже почти три часа с момента моего задержания, и что пусть меня либо отпускают, либо конвоируют в ИВС. Мне ответили, что сейчас приедет человек, там и решат. После чего на меня перестали обращать внимания. Минут через 15 мне сказали, что будут конвоировать меня в ИВС. Еще раз тщательно обыскали, заставив снять обувь и часы. Еще раз уточнив у меня на счет прослушивающих устройств, и получив отрицательный ответ, на меня надели наручники, застегнув их сзади – за спиной. После этого ко мне подошел молодой человек лет 25-30, ростом 190-195 см, худощавого телосложения. В руках он держал кожаный портфель без ручки темно бордового цвета, по виду очень древнего производства 70-80 годов, из него он извлек что-то очень похожее на буксировочный трос для автомобиля белого цвета с сине-красными или красно-зелеными полосами с карабинами на конце. Несмотря на мое сопротивление, меня усадили на пол и связали этим тросом. Положив мне на плечи махровое полотенце грязно-бордового цвета со множеством темных пятен (его вместе с тросом извлекли из чемоданчика) тросом связали мне ноги в районе лодыжек, перекинули трос через плечи спереди и пропустили его через скованные наручниками сзади руки. После этого молодой человек сказал, что сейчас я побываю в «Гестапо», и его даже кличут «Гестапо», так как он Сергей Сергеевич, а аббревиатура его имени-отчества С.С. После этого он извлек из портфеля противогаз по виду очень старый, со шлангом, но без фильтров. Одев мне противогаз, он начал перекрывать шланг подачи кислорода на несколько секунд, потом отпуская его, давая мне возможность вздохнуть. С каждым разом период перекрытия шланга увеличивался, а период доступа кислорода уменьшался. Одновременно я ощущал удары током на спине в районе поясницы, на руках, потом в области шеи и висков, причем нанося удары электрическим током в область висков ему приходилось отгибать край противогаза. В последствии удары током стали постоянными, но наносились в основном в область поясницы и в область шеи за ушами. Удары эл.током были точечными, очень болезненными, но не такие, как получает человек, взявшись за провод 220В. По моим ощущениям сила тока была примерно такая же, а частота немного меньше, чем 50Гц. В последствии я увидел, что провод подключен к (как мне кажется) допотопному телефону, аппарату армейского образца. Он был в небольшой металлической коробке с облупившейся краской. Телефонной трубки не было, но на аппарате было углубление, по форме напоминающую трубку от проводных телефонов. Устройство к сети подключалось – с боку была ручка динамо-машины. Накручивая ручку динамо-машины я и получал очередной разряд эл.тока. Через некоторое время, интервалы подачи воздуха в противогаз свелись к минимуму (2-3 секунды), а интервалы перекрытия воздуха увеличились (по моим ощущениям) до 1,5 минут, я продолжал умудряться дышать. Один из оперов (они все сидели у входа и смотрели представление, распивая спиртные напитки), подсказал, что противогаз «пропускает». После этих слов С.С. взял рулон широкого скотча и полностью обмотал им противогаз в местах соприкосновения с кожей. После этого экзекуция продолжилась. В это время мне никто не задавал никаких вопросов, за мной просто с интересом наблюдали. После того, как противогаз обмотали скотчем, продолжили процедуры перекрытия кислорода – я начал задыхаться, и пытаться освободиться, но не мог, так как был крепко связан. Я потерял сознание. Очнулся от ударов по щекам и брызг воды в лицо. Я лежал на боку, без противогаза. Веревки были ослаблены, но не сняты. Во рту была кровь. Тогда я спросил: «Что вы, меня били, пока я был в отключке?». На что мне ответили, что они там не причем, а это я сам искусал себе язык. Я им поверил, так как зубы были на месте, был поврежден только язык. Дав мне некоторое время передохнуть, они осмотрели меня и пришли к выводу, что наручники оставляют сильные повреждения на руках. Руки в районе запястья обмотали скотчем, затем снова надели наручники. Затем опять затянули ремни, на этот раз притянув голову вплотную к лодыжкам, а руки сзади как можно ближе подтянули к затылку, выворачивая сустав в плечах, пока я не начал орать от боли. Мне надели противогаз, чтобы заглушить крики. После этого взяли гриф от штанги и пропустили его сзади под руками в районе лопаток. Потом двое человек, взявшись за штангу несколько раз поднимали меня и бросали. Чтобы не оставлять следы ударов об пол на лице мне подложили мои кроссовки. Насколько я понимаю, в первом случае были использованы удушающие приемы, во втором – болевые. Они называли это «закатать в телевизор». После этого мне на спину садились опера, потом на штангу навешивали груз (блины), все это сопровождалось постоянными ударами тока. От болевого шока я потерял сознание. Очнулся я от резкого запаха нашатыря и ударам по щекам. Ремни были ослаблены, гриф от штанги снят. Мне опять дали несколько минут передышки, чтобы прийти в себя. Потом они опять принялись за слоника (так между собой они называли приемы удушения) Несколько раз я терял сознание, сколько именно сказать не могу. Когда противогаз весь выпачкался моей кровью (каждый раз теряя сознание я всё больше уродовал свой язык), его сходили помыли, и все началось заново. В одну из передышек один из оперов включил мой телефон, и на него сразу поступил звонок, он спросил меня, кто это? Посмотрев на телефон я сказал, что это Ольга Владимировна, что поехав в Уфу я с ней оставил своих детей, и мне нужно обязательно узнать не случилось ли чего-нибудь. Опер сам ответил на мой телефон, выслушал голос и сказал, что я занят и не могу подойти к телефону. Выключив телефон он улыбаясь сказал, что он даже не соврал, ведь я правда занят, и правда не могу подойти к телефону, после чего все начали смеяться. В конце концов со мной заговорили и дали понять, что о том, что я нахожусь на Советской 18 не знает никто, кроме Гуймировой, но они смогут заставить ее молчать. И если я хочу выйти отсюда живым, или хотя бы искалеченным, мне нужно срочно «придумать» как именно я убил свою жену. После этих слов меня опять связали на болевые приемы ( в телевизор). Я начал «сочинять». Если версия их устраивала я просто лежал, выворачивая суставы, если их что-то не устраивало – мне на спину садились , поднимали за штангу и кидали, били током по несколько минут не переставая. Мне задавали наводящие вопросы, выслушивали только «правильные» ответы, давая мне некоторый простор для фантазии. Вот выдержки из допроса: О: Какого числа ты её убил? Я: 5 марта О: неправильно, у нас нет свидетелей, кто бы ее видел пятого. Я: 4 марта О: неправильно Я: 3 марта, так как Янкова по всему интернету написала, что нас вместе видели 3 марта. О: пойдет. Где ты ее убил? Я: за домом или на стоянке. О: неправильно, были бы свидетели. Это было за городом, лучше даже не в Башкирии, мы тогда дело обратно спихнем. Я: Трасса Челябинск-Магнитогорск, но чтобы я там делал, мы там никогда не ездим? О: придумай, какого «дела» тебе там понадобилось. Ты ее бил? Я: нет, я ни разу на нее руку не поднимал. О: не «лги», у нее гематомы на пол головы. Я: хорошо, ударил несколько раз. О: чем? Я: рукой О: Ты «рехнулся»? Повторяю, у нее гематомы на пол лица Я: тогда поленом или палкой, или монтировкой. О: Сейчас мы вызовем Исмагилова, ему все так же расскажешь, потом съездим в Магнитогорск – покажешь все на месте, где убивал, куда скинул труп. Я: я не знаю, где ее нашли. О: Запоминай: Трасса Магнитогорск – Сибай, километров 40-50. Чуть не доезжая до деревни Сыртинка, будет поворот направо на проселочную дорогу, мы тебе его покажем. После поворота третья лесополоса справа от дороги, там 4-5 км. Труп был в 50 м от дороги в позе «эмбриона». Остальное на твое усмотрение. Я: хорошо. После этого меня развязали, вернули обувь и принесли напиться воды. Я сидел на полу, так как не было сил подняться. Сняли с рук скотч. Минут через 15-20 подъехал Исмагилов, и меня привели к нему в кабинет. В том месте, где после экзекуций я приходил в сознание, на полу (на ковровом покрытие) остались замытые пятна моей крови. Самое большое пятно, диаметр примерно 40 см располагалось примерно на расстоянии 2,5-3 м от входной двери и примерно 0,7-1 м от стола. Остальные незначительные пятна были в радиусе 2 м от центра комнаты, где я первоначально сидел на стуле. Также моя кровь осталась на полотенце, которое мне положили на шею, а в последствии обтирали. Как я понял из разговора оперов, портфель с содержащимся в нем «приспособлениями» принадлежал С.С., и хранится он не на Советской 18, а скорее всего дома у С.С. Я так и не смог понять, кем и какую именно должность занимает С.С. в следственном комитете. Понял, что С.С. периодически просят оказать «помощь следствию», вызывая его по телефону. Когда меня привели в кабинет следователя, Исмагилов был на месте. Первым делом он спросил, где мой паспорт, на что я ответил, что паспорт остался в машине. Выяснил, что ключи от моей машины у Гуймировой, он позвонил ей со своего сотового телефона. Время звонка было около двух часов ночи. Гуймирова подтвердила, что ключи у нее, но паспорта она в машине не нашла. Исмагилов ей не поверил, и положив трубку сказал, что: «Не зря эту дурру сюда не пустили, теперь она вообще сюда не зайдет». Из чего я сделал вывод, что Гуймирова пыталась попасть в здание на встречу со мной, но ее не пропустили под каким-то предлогом. После этого Исмагилов протянул мне листок бумаги и сказал, чтобы я начал писать «чистосердечное признание». Я спросил почему «признание», а не явка с повинной? На что Исмагилов ответил, что: «В суде не любят явку, так как она является смягчающим вину обстоятельством, да и ты же не сам к нам пришел с «показаниями». На что я ответил, что Исмагилов же понимает, как именно из меня «выбивали» показания, и если меня будут судить за то, чего я не делал, у меня должны быть смягчающие обстоятельства. Подумав, Исмагилов согласился оформить мои показания, как явку с повинной. Взяв ручку, я попытался писать, но руки не слушались, и почерк выходил не разборчивым, меня всего трясло и я не мог писать. Испортив несколько листков бумаги и поняв мое состояние он спросил у оперов, осталась ли у них водка. Получив утвердительный ответ, он принес мне стакан водки, бутерброд и сигареты и сказал, чтобы я успокоился и пришел в себя, а через 15 минут мы продолжили. Водку я выпил, а бутерброд съесть не смог, так как было больно жевать из-за прокушенного языка. Через некоторое время я успокоился, и руки уже сильно не дрожали. Мы повторили попытку «дать показания». Прежде, чем написать любую фразу, мы с Исмагиловым ее проговаривали, то есть получалось, что я писал практически под диктовку. Спорный момент возник, когда Исмагилов сказал, что ему нужно, чтобы я написал, что тыкал в лицо супруги зажженной сигаретой, так как эти следы были по результатам экспертизы. Я отказался, говоря, что ни разу не поднимал на нее руку, а тыкать сигаретами вообще выходит за рамки человеческого понимания. Тогда он позвал С.С. вместе со своим портфелем, и они вдвоем мне объяснили, что если я уже беру на себя убийство, то на мелочи уже никто обращать внимания не будет. Мы пришли к компромиссу, что во время ссоры у меня в руках была сигарета, и я мог случайно ткнуть ей несколько раз в лицо супруги. С.С. спросил, нужен ли он, и может ли он ехать домой, на что Исмагилов попросил его пока задержаться, на тот случай, если я откажусь дальше давать показания. С.С. лег на диван в кабинете и принялся играть в игру на своем сотовом телефоне. Я продолжил давать показания под диктовку. Закончили мы около 5 часов утра. Исмагилов поблагодарил С.С. и отпустил его домой. Мы начали устраиваться спать в кабинете Исмагилова. Меня пристегнули наручниками к батарее центрального отопления под левым окном, и предложили спать на полу, выдав мне вместо матраца чей-то пуховик красно-белого цвета. Исмагилов лег на диване, еще двое оперативников разместились на стульях около входной двери. Утром 5 декабря Исмагилов объяснил мне план дальнейших действий: сегодня мы выезжаем в г. Магнитогорск для «Проверки показаний на месте», затем меня сразу везут в Аскарово на арест, затем закрывают на неделю в ИВС, затем отвозят в тюрьму. Я спросил зачем такая спешка, и можно ли мне отдохнуть, на что Исмагилов ответил, что проверку показаний нужно сделать пока я не встретился с адвокатом и не передумал. Он мне пояснил, что если я во время проверки показаний откажусь от своих слов, или проболтаюсь адвокату, которого он мне найдет, как именно я согласился давать показания, то по возвращению в г. Уфа со мной случится несчастный случай с летальным исходом. Я согласился молчать. Исмагилов отказался отдать мне мой телефон, чтобы я предупредил родителей, что задержан, а позвонил сам, и сказал матери, что меня задержали на 48 часов. Затем он начал печатать постановление о моем задержании, датированное 4 декабря 22.00, я его подписал. Предоставить копию мне Исмагилов отказался. После этого Исмагилов по моей неоднократной и настоятельной просьбе позвонил моему адвокату, с кем у меня заключен договор (Софьиной Галине Петровне и Немцев Анатолий Васильевич) в г. Магнитогорске, и сказал, что мы скоро выезжаем на следственные действия в г. Магнитогорск, и в г. Уфу они не успевают приехать, но завтра с утра (то есть 6 декабря), когда и планировалось начать проверку моих показаний он им обязательно позвонит, и они смогут поучаствовать. После этого Исмагилов занялся поиском «коридорного» адвоката. Адвокатов было несколько, некоторые не устраивали Исмагилова, некоторые просто не могли выехать в г. Магнитогорск. Протокол допроса меня в качестве подозреваемого был в присутствии адвоката, который потом не смог выехать с нами в г. Магнитогорск. Позднее Исмагилов нашел другого адвоката, который согласился поехать с нами. Это была Фатихова Эльмира Ишдатовна. Приехав в г. Магнитогорск мы на камеру у дома №16 по ул. Ворошилова перенесли проверку моих показаний на утро 6 декабря. После чего завезли адвоката к родственникам или друзьям к дому №142/2 по ул. Ленина, а сами поехали ночевать на съемную квартиру. Мы все (кроме адвоката) ночевали в трехкомнатной квартире по ул. Ленина дом 137 (могу ошибаться). Я так ничего не смог есть из-за боли в языке, только пил водку. Спал я пристегнутым к батарее центрального отопления. 6 декабря около 9-10 часов утра мы заехали за Фатиховой и поехали на Ворошилова 16, где предполагалось начать проверку моих показаний. Перед началом действий я попросил позвонить Софьиной или Немцову, на что Исмагилов ответил мне, что уже созванивался с ними, но они отказались присутствовать. Поверив ему, мы начали проверку показаний по оговоренному с Исмагиловым и операми сценарию. Мне было трудно говорить из-за поврежденного языка, правой рукой из-за растянутого сустава было больно шевелить, но я старался не подавать виду. Проведя проверку у подъезда №2 дома №16 по улице Ворошилова, мы поехали по трассе Магнитогорск – Челябинск, где я в случайно выбранном месте попросил остановить автомобиль, и сказал, что это и есть то самое место, где я якобы совершил преступление. Зафиксировав мои показания на видеокамеру, мы поехали через село Агаповка, к месту обнаружения тела моей супруги. Так как точно дороги я не знал, я положился на опыт оперов, но они были заняты, употребляя спиртные напитки. Подъехав к деревне Сыртинка выяснилось, что поворот на проселочную дорогу мы проскочили. Развернув машину, опера начали кому-то звонить, выясняя точное местоположение поворота. Разговоры продолжались в районе 10 минут, пока искомый поворот не был найден. Во время всего пути следования автомобиля, я находился в средней части автомобиля газель, в то время как мой адвокат Фатихова ехала на переднем пассажирском сиденье авто. Засняв мои показания на повороте (там есть указатель «Урал»), не прерывая видеосъемки, мы выдвинулись к лесополосе, предварительно усадив меня на переднее сиденье, рядом с адвокатом. Подъезжая к третьей лесополосе, и получив утвердительный кивок головой от Исмагилова, я сказал, что узнал место . Отойдя от дороги на 50 метров, я остановился, и положил поданный мне манекен в позу «эмбриона», как и было условлено с операми. После этого мы все с помощью лопат начали искать прикопанную бутылку с данными, указывающими на точное местоположение тела супруги. Долгие поиски ни к чему не привели. Звонки участковому, который прикапывал бутылку, тоже ничего не дали. Чекушку из под водки, которая должна служить ориентиром, найти не удалось. Исмагилов с операми пришли к выводу, что дальнейшие поиски ни к чему не приведут, что лесополоса именно та, а точное местонахождение тела супруги в радиусе плюс-минус 10метров значения не имеет. Затем мы погрузившись в автомобиль и проследовали в Аскаровское отделение полиции, где мы просмотрели полностью видеозапись и признали следственные действия оконченными. Примерно в 18.30 мы подъехали к зданию Аскаровского суда, где судьей Бураншиным было вынесено постановление о моем аресте сроком на 2 месяца, то есть до 4 февраля 2012 года. Заехав в г.Магнитогорск, где мне разрешили заехать домой и взять предметы и вещи, необходимые заключенному под стражу, мы выехали в г. Уфу в следственный комитет на ул. Советскую 18. Приехав около двух часов ночи, завезя по пути домой адвоката и понятых, мы поднялись в кабинет Исмагилова. В кабинете состоялся разговор, в ходе которого Исмагилов объяснил мне, что доказательная база по моему делу уже почти собрана, и остались незначительные формальности. Что я уже не смогу отказаться от своих показаний, которые и легли в основу обвинительной базы. Планировалось, что утром 7 декабря меня конвоируют в ИВС по ул. Шафиева. Опера настаивали, чтобы я никому не говорил, что показания я был вынужден дать под принуждением, так как мне никто не поверит, а на суде никто не примет мой отказ во внимание. Также мне предлагалось не показывать явные следы и повреждения, оставленные наручниками, а если при приеме в ИВС спросят – сказать, что «расчесал». Также предлагалось молчать, и без необходимости не разговаривать, чтобы никто не заметил, что разговариваю я с трудом из-за травмы языка. Опера сказали, что если меня не примут в ИВС, то мне придется ехать снимать побои, а в городе я попытаюсь оказать сопротивление, и скрыться, и они будут вынуждены применить силовые методы воздействия. После этого на отпечатки на руках и языке никто смотреть не будет. Я попросил сначала заехать в аптеку, купить мне обезбаливающие средства, так как на протяжение всей дороги до Магнитогорска и обратно я неоднократно просил обезбаливающего, но следователь каждый раз забывал остановиться около аптеки. Вместо обезбаливающего мне каждый раз давали порцию водки. Мне пообещали, что по пути в ИВС мы обязательно остановимся и купим обезбаливающие средства. Мы стали укладываться спать. Меня, как в прошлый раз положили на полу, пристегнув наручниками к батарее центрального отопления. 7 декабря, примерно в 9.30 утра 2 опера на личном автомобиле привезли меня в ИВС на ул. Шафиева. Все необходимые документы, необходимые для моего заключения уже были подготовлены. Находясь в ИВС, и поняв, что больше мое физическое состояние не зависит от действий оперативных работников следственного комитета, я решил не брать на себя вину за преступление , которого не совершал, и отказаться от показаний, данных Исмагилову под «принуждением». Что и было мною осуществлено при первой возможности. Первая встреча с Исмагиловым после 7 декабря состоялась 14 декабря 2011 года. 14 декабря Исмагилов встретился со мной в ИВС и в присутствии адвоката ознакомил с предъявленным обвинением по статье 105 часть 1. Затем я расписался, что получил копию обвинения, но копию так и не получил. Когда я начал настаивать, чтобы мне выдали копию, Исмагилов отказался, сославшись на причины, суть которых от меня ускользнула. Исмагилов сразу хотел провести допрос. Понимая, что если я начну давать правдивые показания, они пойдут вразрез с показаниями, данными мной под принуждением, что может быть негативно воспринято органами следствия и, в последствии, не принято в ходе судебного разбирательства. Чтобы никого не вводить в заблуждения, и лишний раз не провоцировать следственный комитет, я отказался от допроса, ссылаясь на статью 51 УК РФ. Я полагал, что если следователь решит довести дело до судебного разбирательства с имеющейся доказательной базой, в ходе судебного заседания мне будет легче доказать свою невиновность, ознакомившись с материалами дела и поняв, на чем, кроме моих показаний основывается обвинение следователя. Заняв такую позицию, я буду ее придерживаться, и на все провокации следователя не реагировать, ссылаясь на статью 51 УК РФ, в противном случае все мои доводы и аргументы могут быть искажены и истолкованы неверно. В ходе судебного разбирательства я буду придерживаться показаний, данных мною в период с марта по июль 2011 года. Я готов содействовать в установлении и наказании лица, виновного в совершении данного преступления. Косвенно подтвердить мою жалобу могут легко проверяемые факты, в частности время моего задержания подтверждается чеками из магазина и свидетельством Гуймировой. Я считаю, что в отношении меня допущены следующие нарушения моих Конституционных прав. 1. Сам факт моего задержания, ведь я не только не скрывался, но и сам ехал на встречу со следователем. 2. Время, указанное в протоколе задержания не соответствует действительности. 3. В течении трех часов с момента задержания мне не было предъявлено постановление о задержании. 4. В течении 14 часов мне не давали возможности связаться с адвокатом, а когда Исмагилов все-таки позвонил Софьиной, он ввел ее в заблуждение, сказав, что она в любом случае не успеет приехать, хотя с момента разговора до начала следственных действий прошло около 7-8 часов. 5. Сам факт «выбивания» из меня показаний является вопиющим нарушением моих конституционных прав. 6. Если Исмагилов сказал по телефону моим родственникам утром 5 декабря, что я задержан на 48 часов, почему в суде меру пресечения в виде ареста и заключения под стражу мне вынесли спустя 50 часов, с момента задержания. 7. Почему я ночевал 4 и 6 числа не в ИВС, а в кабинете следователя, на полу, пристегнутый наручниками к батарее центрального отопления. 8. Во время пути следования при проверке моих показаний адвокат находилась не рядом со мной, и не могла видеть, оказывается ли на меня какое-либо давление со стороны следствия, а с 23.00 5 декабря по 9.00 6 декабря находилась вне досягаемости. 9. Мне было отказано в медицинской помощи на протяжении более двух суток. Я обращался не только к Исмагилову, но и Фатиховой, и показывал нагноения языка, но моим словам никто не придавал значения.
Сайт о беспределе и беззаконии, произволе, происходящем в Российских судах, в прокуратуре, в милиции, о коррупции чиновников, беспределе со стороны чиновников и представителей власти, полицейском беспределе и беззаконии. Все желающие могут свободно и анонимно зарегистрироваться на сайте и публиковать свои материалы, или известные вам, факты беспредела и беззакония, учавствовать в обсуждениях на форуме о беспределе.
Главная 
